просто ловил счастье и был им доволен, то Шмель становился дико важным и очень серьезным, снисходительно отзываясь о пьесе, при этом мечтательно описывая „настоящий театр“. Сигареты были докурены, и уже пора домой. Но тут неожиданно из школы вышел Гриша. Тот самый Гриша, к чьей экзекуции они так долго готовились. Он прошествовал мимо ребят, властно освобождая себе проход легкими толчками. Оказавшись возле Шмеля и Андрея, он мерзко усмехнулся и процедил:
— Тухляк, полтора часа насмарку. Вы хоть не позорьтесь, сними эти клоунские прикиды, а то выглядите как два идиота.
— А на хер ты бы не пошел, — ответил Шмель.
— Что! — опешил Гриша — Ты ошалел? Я тебя сейчас с говном смешаю.
— Может, отойдем? — предложил Шмель.
— Что? С тобой? Да на хрен ты мне нужен, клоун. Мы уже отходили, забыл?
— Ссышь? — Шмель явно не намеревался отпускать обидчика.
— Я ссу? Пошли.
Шмель резко повернулся к Андрею и тихо бросил:
— Сейчас.
— Сейчас? — зашептал Андрей. — Но мы же не собирались. А костюмы?
— Все равно, сейчас, — твердо сказал Шмель. — Ты мне должен, забыл? Клянусь богом, если ты меня сейчас кинешь, я тебя разорву.
— Ладно, — тихо согласился Андрей.
— Помни — один удар, а потом он только мой.
Шмель быстрым шагом пошел за Гришей, который, видимо, направился в сторону старого крыльца школы. Но у Шмеля были другие планы. Почти догнав Гришу, он разбежался и в прыжке ударил его ногой в спину. Это было не по правилам. Никто не вызывает соперника на бой, чтобы потом ударить в спину, никто не дерется у фасада школы, никто не нападает вдвоем. На этом стояла школа, в этом был ее негласный кодекс.
Андрей поспешил к дерущимся, но вдруг остановился. Среди белоснежных сугробов знакомо отсвечивала оранжевая куртка шедшего в направлении школы человека.
— Шмель, — крикнул Андрей, желая предупредить друга. Но тот уже ничего не слышал.
Словно берсерк он бросился на Гришу, который был ваше его на две головы. Сперва Шмелю удалось провести несколько довольно болезненных ударов, но Гриша очень скоро очнулся и, стряхнув с себя удивление от неожиданного нападения, начал довольно удачно отражать атаки. Скоро инициатива ушла от Шмеля, и вот он уже сам, с разбитым носом, уворачивался от огромных Гришиных кулаков. У него это получалось не очень удачно, и в какой-то момент, получив особенно сильный удар по скуле, он упал. Гриша остановился, повинуясь правилу — не добивать лежачих. Но это схватка шла по другим законам.
— Давай! — крикнул Шмель, обращаясь к Андрею, который был совсем близко.
Гриша стал оборачиваться, чтобы посмотреть к кому взывает поверженный противник, и в ту же секунду получил точный и сильный удар в подбородок. Андрей и сам не ожидал от себя такой жестокости. У него было время прицелиться, обдумать удар, сгруппироваться. Его лучший прием, был проведен безукоризненно четко. Гриша „поплыл“. В боксе это состояние противника называется — „грогги“, когда человек вроде еще стоит на ногах, но по факту он уже ничего не соображает из-за сотрясения мозга. Шмель тут же воспользовался этим моментом, и, не давая Грише опомниться, стал наносить кулаками размашистые удары в голову. Андрей смотрел на это побоище и не мог поверить, что сам в этом участвовал. Это было совсем не похоже на него, это было противно. Наконец, с гулким звуком Гриша упал. Он еще был в сознании, но кровь ручьями лилась из его рта и носа, а на лице не осталось живого места.
— Ну, кто теперь клоун, тварь, — крикнул обезумевший Шмель, нависая над поверженным противником. Похоже, ему сложно было остановиться.
— Хватит!
Это голос сразу прекратил драку. Шмель дернулся как от удара, пытаясь разглядеть нахала, а Андрей зразу понял, чей прозвучал окрик. И сразу стало ясно, почему такой знакомой ему показалась оранжевая куртка подошедшего человека. Это был Лис. Их грозный предводитель стоял в нескольких метрах и с презрением наблюдал за разворачивающимся на крыльце школы действием.
— Лис? — удивился Шмель. — Ты что тут делаешь?
— А ты… что ты делаешь? — выдавил сквозь зубы предводитель. — Что вы оба тут делаете?
— Это… Лис… — Шмель пытался придумать оправдание „на ходу“, — это защита. Вон, — он показал на собравшихся у крыльца школьников, — они подтвердят. Он первый начал, Лис. Мы только защищались. Смотри, какой здоровый. А мы отбились, как ты учил…
— Я вас этому не учил, — тихо сказал предводитель и плюнул на снег. — Если еще раз увижу — пожалеете.
Андрей даже не пытался оправдываться. Он и сам понимал, насколько было мерзко, то, что они совершили. Но очень неприятно у него кольнуло в груди, когда с таким же презрением, с каким Лис взирал на Шмеля, он посмотрел на Андрея.
— Мы… — что-то хотел ответить на этот взгляд Андрей, но Лис уже не слушал, он отвернулся от ребят и пошел прочь от школы.
— Ну и катись, — крикнул ему в спину Шмель. — Ты нам больше не нужен.
Лис остановился, услышав это, но даже не обернулся, лишь о чем-то кивнул самому себе и продолжил путь».
Глава 15
— Это же кошмар какой-то, — возмутилась Саша и бросила в меня распечаткой. — Как ты можешь писать эту мерзость. Да еще с такими деталями. Ты словно сам там участвовал.
— В какой-то степени — да, — сказал я, закуривая.
— Это в какой же? Шмелем был или Андреем? На Гришу ты не похож.
— Я на крыльце стоял и все видел.
— Хм, — задумалась Саша. — И что, много там такого, что ты просто видел?
— Больше половины.
— Крадешь чужие истории?
— Добавляю к своим.
Саша подняла брошенные страницы и снова углубилась в чтение.
— А Наташа была? — спросила она, не отрываясь от текста.
— Конечно, была.
— Да уж, — глубокомысленно заметила моя первая читательница и больше не проронила ни слова.
Вот странно, я совсем не чувствовал неловкости. Я не искал выражений лица, не выпрашивал эмоций. Я смотрел не на Сашу, которая читала мой первый роман, а на девушку, с которой не расставался уже три дня. На любимую девушку. Может быть, я такой-то автор, что личное счастье мне дороже счастья творческого? Другие рушат все вокруг ради желания высказаться. Я не такой. Наверно у меня просто атрофия тщеславия, иначе, почему я ничего не чувствую, когда она ругает мои слова. Вернее чувствую, но не досаду или обиду, я чувствую радость. Радость оттого, что она прикоснулась к чему-то очень близкому мне, чему-то живому. Словно она пальцами гладила мое сердце, не метафорически, а вот буквально: касаясь кожей противного, скользкого органа,
